Машина времени 
Ею может стать археологический музей в устье Охты

Судьба археологического памятника на Охтинском мысу не первый год волнует петербуржцев. И до сих пор не ясно, что будет с уникальными раскопками древних крепостей – Ландскроны и Ниеншанца. По мнению участников нашего «круглого стола» – известных историков, археологов и искусствоведов, здесь можно и нужно создать археологический музей, который станет одной из ярких достопримечательностей Петербурга. В разговоре приняли участие доктор исторических наук, один из патриархов петербургской археологии Анатолий КИРПИЧНИКОВ, сопредседатель петербургского отделения ВООПИиК Александр МАРГОЛИС, председатель петербургского отделения ICOMOS (Международный совет по сохранению памятников и достопримечательных мест) Сергей ГОРБАТЕНКО, заведующий отделом мемориальной скульптуры Государственного музея городской скульптуры Юрий ПИРЮТКО, краевед Константин ЖУКОВ. Вели разговор обозреватели нашей газеты Сергей ГЛЕЗЕРОВ и Александр ВЕРТЯЧИХ.

Анатолий КИРПИЧНИКОВ: – До начала раскопок мы, конечно, знали, что там, на Охтинском мысу, находился Ниеншанц. Но никак не предполагали, что под огромными корпусами Петрозавода что-то могло сохраниться. И когда нашу команду призвали на раскопки, мы начинали их без всякой надежды. К тому же было известно, что крепость разрушили еще в петровские времена, а потом совершенно память изгладилась. И, к нашей неожиданной радости, мы получили целую серию археологических открытий – настоящее подземное сокровище. Это и культура неолита, и следы новгородского поселения XII – XIII веков, и крепость Ландскрона.

Ее обычно называют шведской, а в новгородской летописи говорится, что строил крепость итальянский мастер, так что получается, что это итало-шведское произведение. Дальше культурный слой домосковской Руси, затем Ниеншанц – крепость бастионного типа XVII века, захоронения шведских и русских поселян и солдат, погибших при штурме крепости в 1703 году.

Одним словом, появилась целая коллекция очень интересных памятников. И надпись «Небывалое бывает», которая красовалась на заборе, как нельзя лучше относилась к тем находкам, что были здесь обнаружены. Вот теперь башня ушла в небытие на этом месте – и что теперь здесь происходит? Территория выставлена на продажу. Формально эта земля принадлежит газовому монополисту, на этом месте находятся незарытые объекты в разной степени сохранности, которые надо просто закопать, то есть законсервировать. Институту истории материальной культуры удалось убедить, что это надо сделать.

Самое лучшее – создать здесь музей-заповедник под открытым небом – ландшафтного, паркового типа, сделав фрагментарную музеефикацию. Речь идет о земляных сооружениях бастионной системы с применением дерева. Археолог Петр Сорокин, который вел основные раскопки на месте Ниеншанца, нашел основание деревянной башни – в иностранных источниках она описана как последнее прибежище шведов в 1301 году, когда они обороняли крепость Ландскрона. Поразительно! Один к одному, что редко бывает в археологии, – что было в источниках, то нашли и в земле.

Как показать находки – отдельная тема, говорить об этом можно только тогда, когда будет стратегическое решение руководства города. И не нужно говорить: «Ой, опять музей! Что, разве мало у нас музеев в Петербурге?!». Этот музей особенный – здесь «законсервирована» тысячелетняя история. Это подарок Петербургу на самом деле. Многие города мечтали бы о таком созвездии. Какой туризм мог бы быть в этом месте! Это, получается, музей международного класса, по существу. Он таит в себе объекты международного значения. Они углубляют историю Петербурга на многие века и даже столетия.

«Санкт-Петербургские ведомости»:

– Но есть и точка зрения многих простых обывателей: почему мы должны проявлять столь большой интерес к историческим объектам, не имеющим отношения к русской истории? Нужно ли это? Ведь Ландскрона, Ниеншанц – это шведское наследие. Где же тут Русь-матушка?

Александр МАРГОЛИС: – Такие вопросы я слышу постоянно. Это свидетельство того, что мы впитали в себя, благодаря нашему гению Пушкину, в корне ошибочную концепцию. Она изложена гениальной строкой в прелюдии к «Медному всаднику»: «На берегу пустынных волн...». То есть мы пришли сюда в 1703 году на болото, где до нас ничего не было, и вот Петербург – начало всех начал. Я не склонен критиковать Александра Сергеевича: он, к примеру, не мог быть знаком с исследованиями крепостей северо-запада, проведенными Анатолием Николаевичем Кирпичниковым, благодаря которым стало ясно, что Петербург продолжает довольно длинную историю.

Здесь есть моменты, которые надо объяснить. Почему так называемая петербургская Троя – памятник мирового масштаба? Да прежде всего потому, что она стоит на главном торговом, культурном, политическом пути Средневековья – из варяг в греки. Это магистраль, соединявшая юг и север Европы, и, собственно говоря, вся наша культура, да и история, – это синтез византийских и североевропейских начал. Так что фактически эта дорога является становым хребтом государства Российского и русской культуры. А такое открытие фиксирует очень важный пункт на этом пути.

Второе: это же поразительно удачно для нас, что Охтинский мыс представляет собой своеобразный слоеный пирог. Все собрано компактно в одном месте. Своего рода машина времени, если хотите. Таким образом, мы расширяем, и очень существенно, представления об истории нашего города.

Анатолий КИРПИЧНИКОВ:
– Добавлю о культурной значимости находок. Поселение неолита обнаружено в этих местах впервые. Городище мысового типа – тоже редкий случай на северо-западе. Ландскрона – это редчайшая мировая вещь. Мы же не знали, с чем имеем дело. Теперь планы сооружения на три четверти установлены. Оказалось, что это регулярная крепость, построенная по всем новейшим на то время правилам фортификации, недаром ведь мастер был из Рима. Шведы хотели закрепиться здесь на века. Перед нами редчайший, если не единственный, памятник фортификации конца XIII века.

А бастионная система Ниеншанца! Он строился по передовым меркам того времени. Я даже думаю, что шведский турист, приехав в Петербург, теперь в первую очередь туда пойдет, а не в Эрмитаж. Учитывая все эти чрезвычайно выгодные для имиджа Петербурга возможности, может быть, городская администрация выкупит эту территорию?

Александр МАРГОЛИС:
– Добавлю еще, что когда-то, в 1996 году, сенсацию вызвало в Петербурге появление переведенной с финского языка и удостоенной Анциферовской премии книги Сауло Кепсу «Петербург до Петербурга». Он рассказал о том, что здесь, на невских берегах, была бурная жизнь до появления Петра Великого. Теперь «Петербург до Петербурга» из просто книжки, красивой фразы, превращается в нечто материальное, осязаемое.

В какой степени этот факт унижает наше национальное достоинство? Да ни в какой. Нас же не унижает то, что Рюрик пришел к нам совсем не из глубин России, а из Скандинавии. Как бы смирились уже с этим обстоятельством. И то, что Петр приглашал сюда не только ярославских и рязанских мужиков, а всю Европу, – это тоже компонент отечественной истории.

И то, что у Петербурга есть тысяча лет до момента его основания, – это сенсация, причем мирового значения.

Анатолий КИРПИЧНИКОВ:
– Положение Руси, России между западом и востоком, между севером и югом открывало колоссальные возможности для всемирного общения. Люди, которые живут в России, имеют генетически массу кровей – и скандинавы, и финны, и кочевники, и татары. Это постепенное смешение породило наш народ. А когда смешение кровей, тогда дети талантливые рождаются. Мы – дети этого самого смешения кровей. У нас евразийский характер. Мы часть Европы, часть Евразии, в этом нет никакого спора. Каждая культура для нас ценна, тем более что она оказывается в нашем «теле» Петербурга. И благодаря находкам на Охтинском мысу мы обогатились новым видением нашей истории.

Александр МАРГОЛИС:
– Люди еще не осознали, что Петр Сорокин раскопал не один из сотен ежегодно открываемых на северо-западе памятников археологии, а памятник, меняющий наш взгляд на Петербург. Мы привыкли цитировать, что Северная война шла за возвращение нам земель, которые исконно были русскими. Почему же именно теперь, когда на Охтинском мысу обнаружены следы не только шведского наследия, но и новгородской Руси, никому до этого нет дела? Мне странно, почему наши «державники» не вцепились еще мертвой хваткой в эти доказательства извечного русского присутствия на северо-западе. Это же подарок им от самой судьбы.

А когда нас пугают масштабами затрат – откуда, мол, взять деньги на такие проекты – то я, как налогоплательщик, задаюсь встречным вопросом: а откуда берутся такие колоссальные деньги из того же бюджета, которые порой просто выбрасываются на ветер? Заведомо преувеличены государственные расходы, которые здесь, на Охтинском мысу, необходимы для сохранения археологических памятников.

На фоне колоссальных строек Петербурга, вроде второй сцены Мариинского театра, создание археологического музея на Охте не столь затратно. Государство должно для Петербурга это сделать. Если, может быть, Ниеншанц для России значит не очень много, то для Петербурга – исключительно много. Это как раз интересная задача для реставраторов, археологов и ландшафтных архитекторов – как это сделать.

Юрий ПИРЮТКО: – То, что надо сохранить Охтинский мыс и найти достойную форму для показа найденных там памятников, по-моему, несомненно не только для участников этого «круглого стола», но и для любого здравомыслящего человека. Может быть, это будет одна из главных достопримечательностей Петербурга XXI века. Хорошим примером может стать уже упомянутый музей в Кракове, в котором мне удалось побывать совсем недавно. Раскопки на рыночной площади – главной достопримечательности средневекового Кракова – начались с 2004 года.

Польские коллеги пошли по пути сохранения самих раскопов. Это колоссальный музей на глубине четыре метра, огромная интерактивная экспозиция, оборудованная современными музейными средствами и рассчитанная на самую разнообразную аудиторию. Все сделано очень интересно и остроумно, экспозиция пользуется огромным спросом. В музее на нашем Охтинском мысу можно было бы не менее интересно обыграть самые разные эпохи, выявленные здесь.

Конечно, полякам этот проект стоил немало – десять миллионов евро, но и у нас, по сравнению с уже затраченными средствами на «освоение» пространства Охтинского мыса (фигурирует цифра в семь миллиардов рублей), создание на нем современного археологического музея будет стоит куда меньших денег. Так что краковский опыт хорошо бы нам иметь в виду, говоря о судьбе Охтинского мыса.

Анатолий КИРПИЧНИКОВ:
– Краков, конечно, замечательное место, но то, что вы рассказали, приложимо к множеству городов Европы, где существуют подземные показы археологических раскопок. А на Охтинском мысу это можно сделать самым наилучшим образом. Оживить историю, показать ее пласты, погрузиться в глубь тысячелетий – об этом же можно только мечтать!

Александр МАРГОЛИС:
– В Европе полтора десятка археологических музеев подобного типа. Поэтому опыт, на который мы могли бы опереться, существует и не надо изобретать велосипед. Краковский музей на сегодняшний день по уровню музейных технологий один из лучших в Европе. Но есть еще и аналогичный стокгольмский музей – история его возникновения рифмуется с тем, что происходило и происходит на Охтинском мысу, поразительным образом. Археологические находки были выявлены, когда началось сооружение подземной автостоянки для депутатов парламента Швеции. И вдруг из-под земли показался средневековый Столькгольм. Поскольку событие было уникальным, парламент принял два решения: во-первых, обойдемся без подземной автостоянки, во всяком случае на этом месте, а во-вторых, выделяем деньги, чтобы это открытие превратилось в достояние Шведского королевства. И они построили этот музей, который сейчас входит в пятерку самых популярных музеев Стокгольма.

Константин ЖУКОВ: – Подобные археологические музеи самым положительным образом влияют на имидж города. Охтинский мыс вполне мог бы стать символом Петербурга как места пересечения разных культур. Да, не всегда они встречались тут мирно, но каждая из них оставляла нам в наследие свои достижения, свой след, и этот след органичным образом вошел в жизнь современного города. Пушкинский миф о пустынных волнах – корневой для мифологии империи.

Сергей ГОРБАТЕНКО:
– Что касается уже не раз процитированного здесь «Медного всадника», хотелось бы сделать одно уточнение. Рукопись этого произведения была завершена поэтом в 1833 году, а еще за семь лет до этого, в 1827-м, была издана первая реконструктивная карта Петербурга и окрестностей штабс-капитаном Бергенгеймом по личному указу Николая I. Там были нанесены и Ниеншанц, и Ландскрона. Так что все было уже известно. Другое дело: когда цитируют Пушкина, почему-то забывают продолжение его поэмы. «По мшистым, топким берегам Чернели избы здесь и там, Приют убогого чухонца»... Так что знал Александр Сергеевич о предыстории Петербурга!

Александр МАРГОЛИС:
– Знал. Но все равно, будучи преподавателем истории в школе и в вузах и находясь, таким образом, десятилетиями на острие трансляции истории, я сталкиваюсь с тем, что вот это клише – «на пустом месте за считанные годы поднялся город» – сидит в подавляющем большинстве голов. А поэтому когда открылись факты, входящие в противоречие с этой картиной, появляются недоумение, шок, даже неприятие.

Но вопрос еще и в другом: нам говорят, что будущий археологический музей на Охтинском мысу окажется театральной декорацией, реконструкцией, нарушением венецианской хартии, согласно которой вмешательство реставраторов в подлинный памятник должно быть минимальным. Наши оппоненты побольше бы думали о ней, когда переделывают под свой лад дворцы, вовсе не под землей находящиеся. А тут вдруг раз – такая принципиальная позиция. Это абсолютная демагогия, господа! Изучайте международный опыт. В Швеции венецианскую хартию уважают гораздо больше, чем в России. Но они пошли на совмещение подлинных экспонатов с реконструкцией и современной инсталляцией. И получилась изумительная картина. То есть опасения, что никто не будет смотреть музей на Охтинском мысу, ни на чем не основаны.

Анатолий КИРПИЧНИКОВ:
– Говорят: как же мы будем что-то делать на Охтинском мысу, если там не сохранилось верхних частей бастионов? Но есть валы, рвы, основания, деревянная «обстройка» валов и рвов. Я тоже считаю, что никакого греха нет, если некоторая часть воссоздания будет иметь место. Мы должны думать все-таки об обществе, о народе. Если туристу показывают только руины, он может абсолютно справедливо сказать: за что я деньги-то платил? А вот если он увидит какое-то организованное начало – не сфальсифицированное, а основанное на подлинных источниках, в этом никакого греха нет, а, наоборот, только прибыток. Это создает то историческое просвещение, которого народу не хватает. Это было бы открытием и для науки, и для общества, причем в масштабах всей страны. Нам этого действительно сейчас очень не хватает. Надо увлечь государство. Наступают другие времена. Мы очень остро нуждаемся в историческом просвещении.

Александр МАРГОЛИС:
– Мы предлагаем действовать последовательно. Первый шаг: просто засыпать раскоп, чтобы эти памятники не погибли. Это самая простейшая форма консервации археологического раскопа. Затем можно объявить международный конкурс, составить творческую группу, которая будет анализировать все pro и contra будущего проекта музея.

Шаг второй: государство выкупает эту территорию и объявляет ее заповедной. Шаг третий: разработка концепции музея и различных вариантов ее реализации. Этот шаг должен быть интернациональным, потому что, как уже говорилось, есть богатый международный опыт. Между прочим, шведы наверняка охотно поделятся стокгольмским опытом, поскольку и Ландскрона, и Ниеншанц имеют к их истории самое непосредственное отношение.

И только на четвертой стадии, начале работ, понадобятся реальные деньги. На фоне тех государственных трат на реконструкции исторических объектов затраты на Охтинский мыс не столь велики. Дело только в одном: государство Российское должно осознать, что речь идет о месте памяти общегосударственного значения. И соответствующим образом себя повести.

Александр МАРГОЛИС:
– На самом деле историческая экспозиция на Охтинском мысу вовсе не завершится маем 1703 года, когда русские войска взяли Ниеншанц. Посреди всех этих дискуссий вспоминают только бетонные стены Петрозавода, разобранные небоскребостроителями. Но ведь до него здесь находилась одна из старейших петербургских верфей! С ее стапелей сошли корабли, составившие славу российского флота. Почему-то об этой странице истории Охтинского мыса сейчас вообще не вспоминают.

Юрий ПИРЮТКО:
– Как мог бы звучать девиз нового музея на Охтинском мысу? Помимо разоблаченного уже заблуждения о пустынных волнах есть ведь и второй миф – о Петербурге как об окне в Европу, прорубленном только при Петре Первом. А здесь, опираясь на находки на Охтинском мысу, мы могли бы говорить, что мы и есть Европа! Великий Новгород был членом Ганзейского союза, и, собственно говоря, невское правобережье – это и есть реальная арена европейской жизни, часть общего нашего европейского прошлого.

Константин ЖУКОВ:
– Никто не спорит, что сам Петербург был основан в 1703 году. Однако ведь не на пустом, голом месте он появился, и историю нашей земли нельзя игнорировать: она насчитывает отнюдь не три века. В следующем году мы будем отмечать 1150-летие России. Это праздник и нашего края, ведь он напрямую связан с первой столицей Руси Старой Ладогой. Чем не повод вспомнить о значимости для российской истории Охтинского мыса?